Статья посвящена специфике формирования «Собраний дхарани» (Дхарани-питака) в традициях школ махасангхика и дхармагуптака и легитимации данных текстов в составе буддийского канона вопреки изначально принятой в буддизме позиции отвержения практики возглашения сакральных формул, восходящей к брахманистской традиции рецитации ведийских мантр. В статье рассматриваются особенности сложения Дхарани-питак школ махасангхика и дхармагуптака. Указывается, что ядро «Собрания заклинаний» махасангхики составили тексты, представляющие автохтонный уровень бытования религиозной практики – так называемую народную магию, обусловившую формирование как буддийского (махаянского), так и шиваитского «пантеона». Дхарани дхармагуптаков, наоборот, отличает опора на мнемотехнические принципы буддийского силлабария-арапачаны, которые также были использованы при составлении текстов праджняпарамиты. Таким образом, в Дхарани-питаках махасангхики и дхармагуптаки отражены оба уровня бытования буддийской доктрины – простонародный (махасангхика), призванный обеспечить благоприятное мирское существование, и высокий, иератический (дхармагуптака), ведущий к реализации высшей религиозной цели – обретению нирваны.

Особенности политического развития средневековой Анатолии после прихода в XI в. тюрок-салджуков привели к необычному сценарию. По нему, длительный, но неуклонный процесс исламизации превратил средневековую Анатолию с большинством христианского населения в преимущественно мусульманскую территорию к концу XV в. Однако этот процесс конфликта и приспособления затронул не только различные религии на полуострове, но и те конфессии, которые сосуществовали и конкурировали друг с другом в рамках каждой из этих религий.
Религиозное разнообразие Анатолии с XIII по XV в. также отражено в текстах. В этот период были написаны значительные работы по каламу и фикху наряду с множеством суфийских текстов. Эти работы часто касаются догм, обычаев или традиций их собственного религиозного исповедания. Но, в общем, они не предлагают что-то информативное о других религиозных конфессиях.
Рукопись, хранящаяся в Национальной библиотеке Франции (Supplément Turc 1120), содержит труд, который Осман Туран идентифицировал как Фустат ал-‘адала. Он приписывается некоему Мухаммаду б. Мухаммаду ал-Хатибу. Уникальность этой работы заключается в том, что часть её посвящена описанию различных «ересей», которые существовали в Анатолии при жизни автора, что, по всей видимости, происходило при Гийас ал-дине Мас‘уде (ум. 1308) – последнем салджукидском султане Рума. В данном введении эта рукопись будет рассмотрена как с кодикологической, так и с тематической точки зрения. С одной стороны, в нём будут обсуждены некоторые аспекты, связанные с созданием этого кодекса, его авторством и возможным покровителем. С другой стороны, раздел об инакомыслии в тексте будет изучен с целью исследовать то, что данная работа может рассказать нам о религиозной среде средневековой Анатолии.

В настоящей статье авторы рассматривают отношения между Джунгарией и Тибетом, имевшие место в первой половине XVIII в. Целый ряд событий, случившихся в этих странах, хронологически удивительным образом совпадают. Авторы выделяют важные события этого периода: подчинение Лхасы джунгарами в 1717–1720 гг., восстание хошутов Кукунора 1723–1724 гг., развитие джунгаро-тибетских отношений во второй четверти XVIII в., при этом особо отмечается посольство от Галдан-Цэрэна к Далай-ламе в 1742–1743 гг., о чем сохранились записи даже в русских архивных документах. Также отмечается деятельность основных участников: джунгарских хунтайджи: Цэван-Рабдана, Галдан-Цэрэна; тибетских лидеров: гьялпо Лхавзана, миванга Пхоланая, Далай-лам Шестого и Седьмого; цинских императоров: Канси, Юнчжэна, Цяньлуна. Приводится соответствующая переписка между цинскими императорами, с одной стороны, и джунгарскими (и хошутскими) лидерами – с другой. Делается вывод, что джунгаро-тибетские отношения первой половины XVIII в. можно разделить на три этапа: 1703–1717, 1717–1727, 1727–1745/1750 – каждый со своими пиками, и развитие их во многом зависело от состояния тибето-цинских отношений и политики империи Цин в отношении Джунгарии.

В статье рассматриваются дискуссионные места перевода знаменитой «Стелы сатрапа». Проведенное исследование позволило обосновать фонетическое значение идеограммы в строке 9 как sbj. Этот факт дал возможность предложить новый перевод строк 8–9: «₍₈₎ ... до того, как <она> (т.е. область «Топь земли Ваджит») отошла ₍₉₎ к мятежнику Ксерксу». Кроме того, был обоснован двоякий смысл эпитета HA.t/HA.t(.j) nTr.w xpr Hr-sA  в «Стеле сатрапа». С одной стороны, это словосочетание указывает на Хора как предначального бога в городе Буто, с другой – как на сына Исиды и Осириса, появившегося позже, но ставшего царем богов. Также было предложено интерпретировать вызывавшие споры знаки в строке 11 как (@r.w... Hr) wd nf sbj(.w) Это, в свою очередь, позволило предложить перевод строки 11 «Стелы сатрапа» «(Хор)... сверг тех мятежников – Ксеркса в его дворце и его старшего сына».

В данной публикации представлен комментированный перевод на русский язык трех надписей на древнекитайских бронзовых сосудах позднего периода эпохи Шан-Инь (конец II тыс. до н. э.). Инскрипции на бронзовых изделиях являются особым видом источников по древней истории Китая. В этих эпиграфических памятниках отражается важная и значительная часть жизни архаического общества. В отличие от текстов классических произведений древнекитайские надписи на бронзе имеют ярко выраженный ритуальный характер, обусловленный задачами их создания. Они не были предназначены для чтения, а служили инструментом сакрального общения с миром мертвых предков. По сути, их «читателями» были потусторонние силы. Тексты надписей на бронзе трудны для восприятия без соответствующих разъяснений. Предлагая собственный вариант перевода надписей на ритуальных сосудах конца эпохи ШанИнь, считаю необходимым снабдить их кратким предисловием и построчными комментариями, которые помогут пониманию заложенного в инскрипциях смысла и позволят очертить круг проблем, связанных с интерпретацией этого вида источников позднешанского периода. Надеюсь, что затраченные переводчиком усилия наглядно покажут ценность материала, содержащегося в древних инскрипциях.

Трактовка исторического прошлого и политический статус Иерусалима на протяжении столетий и в наши дни остаются острейшей проблемой отношений между народами и государствами Ближнего Востока, арабами и евреями, Израилем и Палестинским государством. Острота проблемы, аргументы противоборствующих сторон главным образом коренятся в конфликтующих трактовках истории Иерусалима и его святынь. Статья представляет взгляд на историю Иерусалима как на процесс, начавшийся еще до начала складывания исторического сознания евреев и арабов. В ходе борьбы за обладание городом между различными политическими силами, стоявшими за религиозным спором об идентичности Иерусалима, и формировалось это сознание. Статья исследует письменные свидетельства о святынях Иерусалима, существовавших до строительства Первого храма, для дополнительной верификации привлекаются некоторые археологические данные. Последние предложения о решении политического статуса Иерусалима помещаются в контекст представлений о его культурно-историческом значении. Особое внимание уделяется значению Иерусалима в истории формирования религиозной доктрины и ритуальности в исламе; обосновывается авторское мнение о причинах изначальной ориентации мусульманского молитвенного ритуала на Иерусалим; устанавливается существование представлений о святынях Иерусалима как сакральных объектах, признававшихся и присутствовавших в религиозно-ритуальных традициях семитских народов – предков евреев и арабов. На основе полученных результатов аргументируется неразрывность истории, культуры, пространственных пределов и политического статуса города как органического целого и системы, нарушение баланса которой неминуемо разрушает целостность характеристики Иерусалима в истории региона, отдельных народов и всего человечества. Поиск решения проблемы Иерусалима рассматривается как взаимодействие и разработка модели, признающей и устанавливающей баланс трех факторов влияния: 1) представлений о значении Иерусалима в национальном историческом нарративе арабов и евреев; 2) аргументированной и предложенной к рассмотрению концепции начала культурной истории Иерусалима как общего ближневосточного религиозного центра и 3) спектра различных политических решений, предлагавшихся для урегулирования проблем спорных территорий в международных отношениях с допущением принципиально новых моделей решения.

Бюрократическая система Великих Салджуков (431–552/1040–1157) достигла апогея своего развития в связи с обширными завоеваниями и необходимостью эффективно управлять завоёванными территориями. Эта система сохранилась у их анатолийских преемников (ок. 483–707/1081–1308) вместе со способами продвижения по административной карьерной лестнице. Наряду с наследственной преемственностью при государственных назначениях создание литературных подделок, скрытый плагиат и преднамеренное редактирование чужих текстов ради получения высокой должности при дворе Салджукидов занимали среди этих способов не последнее место. Эти способы ярко характеризуют как жанр административной литературы, так и работавших в нём авторов, а структура и содержание их компиляций в данном жанре напрямую зависели от вакансий, на которые они претендовали.

Фустат ал-‘адала органично вписывается в ряд других текстов, созданных в жанре административной литературы в эпоху Салджукидов. Как показал текстологический анализ, проведённый в данной статье, компилятор Фустат ал- ‘адала прибегнул к скрытому плагиату объёмных фрагментов из разножанровых источников, а также – к их преднамеренному редактированию с целью получить должность при дворе Музаффар ал-дина б. Алп Йурака (ум. 691/1292) – военачальника и правителя бейлика Чубанидов с административным центром в Кастамону. Одним из базовых источников для этой компиляции послужила первая редакция Сийар ал-мулук / Сийасат-нама, которая была сфабрикована Амиром Му‘иззи приблизительно за 185 лет до того и приписана им Низам ал-мулку с той же целью – получить высокую должность при дворе Салджукидов. 

Начало научному изучению китайского фольклора было положено в середине XIX в. европейцами, знакомыми с актуальными трудами в этой сфере и получившими доступ к полевым, архивным и книжным источникам в разных районах Китая. В числе первых людей, обратившихся к таким исследованиям, был британский журналист и дипломат Н. Б. Деннис (Dennys, Nicholas Belfield, 1839–1900). В 1876 г. вышла его книга «Фольклор Китая и его родство с фольклором арийской и семитской рас». Целью автора было рассмотрение китайского фольклора в мировом контексте, для ее достижения он составил первый простейший указатель сюжетов и мотивов китайского фольклора. Сами китайцы занялись академическими исследованиями своего фольклора несколькими десятилетиями позже, во многом опираясь на наработки европейских предшественников. В 1920-е гг. они познакомились с книгой Денниса, но влияние она оказала небольшое: материал по большей части не был нов для исследователей в Китае, метод, использованный для составления указателя, стал им известен раньше, а сравнительные исследования в регионе в это время находились в зачаточном состоянии. На Западе же вплоть до середины XXв. к книге Денниса часто обращались в поисках китайского материала для сравнительных исследований. Тем не менее ряд находок автора так и не был освоен. Остается недостаточно проясненным и место его работы в истории сравнительного изучения китайского фольклора. В настоящей статье дана характеристика контекста, в котором появился «Фольклор Китая», рассмотрены методологические предпосылки автора, а также роль его находок в дальнейшем развитии фольклористики. 

В статье рассматриваются особенности трактовки ритуала саллекхана в контексте философско-этической и религиозной доктрины джайнизма на основе анализа дисциплинарных текстов для монахов и мирян. Автор отмечает этическую неоднозначность данной практики с точки зрения современных правовых норм и подчеркивает, что представление о достойной «благой смерти» посредством постепенно усиливающегося поста в джайнизме базируется на ключевой для данной традиции идее не-насилия (ахимса), включая и запрет на причинение вреда самому себе. Для адекватного понимания саллекханы в контексте джайнской этики необходимо принять во внимание кто (какой человек – фактор субъекта), как (каким образом – фактор способа), когда (фактор времени), зачем (с какой целью – фактор цели), почему (по каким причинам – фактор причины) и где (в каком месте – фактор места) ее совершает. Только при соответствующей подготовке с соблюдением всех необходимых условий она выступает этически обоснованным способом завершения правильно (т. е. должным образом, согласно всем предписаниям джайнской доктрины) прожитой жизни – как монаха, так и мирянина. В таком случае саллекхана может рассматриваться в качестве джайнского решения нравственной дилеммы всей западноевропейской философии о том, имеет ли индивид право на самостоятельный уход из жизни.

Долгое время человеческое тело не являлось предметом исторических штудий. Хотя тело как биологическая субстанция не может быть предметом исторического исследования, человеческое тело как религиозный, социальный и культурный феномен вполне может выступать в таковом качестве. Не так давно в связи со спором о том, допускались ли женщины в храм в Сабаримале, интерес историков привлекло женское тело. Различные мнения, высказанные по этому поводу, автор принял как отправную точку для изучения гендерной природы социальных институтов, их нормативных предписаний и культурного символизма в более широких санскритско-брахманических традициях. Причина тому – предвзятое отношение представителей этой традиции к женщинам определенной возрастной группы не только в связи с тем, что они несут опасность «загрязнения», но и с тем, что они представляют угрозу для уединения индийского локального божества (брахмачари) Айяппана, которому этот храмовый комплекс посвящен. На основании богатой санскритской текстовой традиции автор стремится показать, что восприятие мужских и женских выделений было асимметричным, в результате чего женское тело воспринималось как вместилище мерзости.

Проблема интерпретации текста «Лунь юй» существует уже больше двух тысяч лет. Дискуссии об истинном содержании памятника и его отдельных фрагментов по-прежнему то затухают на многие десятилетия, то вспыхивают вновь, возвращаясь в фокус научной и общественной жизни. В статье представлены краткий историографический обзор и оценка одной из крупных дискуссий, которая развернулась в Китайской Народной Республике в 2000–2016 гг. и даже выплеснулась, благодаря публикациям в американских научных журналах, в пространство англоязычной синологии. Фокусом дискуссии стали «новые интерпретации» известного фрагмента «Лунь юй» о краже барана (13.18). Но так ли уж новы современные интерпретации, или это лишь старые подходы в «новой упаковке»? Обобщение результатов этой интересной и жаркой, но так и не завершенной дискуссии побуждает расширить круг дискуссантов и сравнить основные подходы китайских ученых с подходами российских китаеведов, в частности – с обнародованной в 1992 г. трактовкой Л. И. Головачёвой. Эта исследовательница полагала, что знаменитая сентенция «отец пострадал бы за сына, сын пострадал бы за отца» подразумевает исправление ошибок («выпрямление кривого») с помощью усовещивания. Продолжающиеся споры ученых КНР вызывают необходимость вернуть в поле зрения современной отечественной и мировой синологии эту малоизвестную, но холистичную, последовательную и адекватную духу учения Конфуция трактовку, принципиально снимающую все мнимые противоречия фрагмента 13.18.

В центре исследования находится Европа и ее ресурсное взаимодействие с другими регионами мира, в первую очередь с восточными. А. М. Эткинд расширяет границы Востока до регионов – поставщиков ресурсов (сначала это были исторический Восток и Европейский Север, потом в их число вошла Америка). Прослеживается смена основных типов ресурсов, поступающих в Европу: древесина и другие необходимые товары, предметы роскоши и зависимости, энергоносители. Показано влияние ресурсообмена на социальные процессы в Европе и на Востоке, а также формирование на этой основе европейской экономической мысли. Особое внимание уделено экологическим проблемам, связанным с ресурсной экономикой.

В данной статье рассказывается об основных вехах истории одной из наиболее известных синологических конференций в России – «Общество и государство в Китае». Трехдневная конференция, в ходе которой обсуждаются проблемы истории, философии, политики, права, литературы, искусства и других областей культуры древнего, средневекового и современного Китая, ежегодно проводится отделом Китая Института востоковедения РАН (ранее – ИВ АН СССР) с 1970 г. 23–25 декабря 2020 г. впервые в дистанционном формате прошла юбилейная 50‑я конференция (в рамках реализации плана мероприятий Минобрнауки России по проведению Годов российско-китайского научно-технического и инновационного сотрудничества в 2020–2021 годах), участие в которой приняли исследователи из ведущих востоковедных организаций России и зарубежья. В статье представлен краткий обзор мероприятия, а также приведены результаты анализа материалов конференции, опубликованных в сборниках «Общество и государство в Китае» с 1970 по 2020 г. (с 2009 г. – выпусках «Ученых записок Отдела Китая ИВ РАН»).